VII. Сцена

Где-то глубоко в памяти часто встают картинки: папа сколачивает доски, я сижу на коленях у старшей сестры, другие две помогают придерживать будущее сооружение, а подружка сестёр – Ташка руководит всем происходящим, и от неё я слышу впервые непонятное для меня слово «сцена». Потом, когда сцена готова, папа возьмёт баян, а сёстры притащат из дома табуреты и стулья для зрителей. Двор потихоньку заполнится любопытными зеваками, которые готовы поглазеть на представление. Ташка руководит всем, как заправская артистка. Довольные соседки сплёвывают шелуху от семечек. Мужики, сложа ногу на ногу, сидят, гордо выгнув спины и потягивая цигарки.

Настоящее представление…

Ташка выросла и превратилась в Наталью Абрамовну. После культпросвет училища она работала режиссёром нашего Дома культуры, а окончив московский институт культуры, уехала на преподавательскую деятельность в Усть-Каменогорск. Это она первой подтолкнула меня на написание музыки к стихам. Её дипломной работой в институте был спектакль «Кошка, которая гуляла сама по себе» по Киплингу, и стихи требовали музыкального оформления. Мне не доверяли ролей в театральной студии, считая маленькой. И приходилось на репетициях сидеть в зале и мысленно исполнять все роли – даже мужские.

В студию с романтическим на званием «Алые паруса» ходили старшеклассники и парни после школы, ещё не ушедшие в армию. Ташка преподавала им сценическое мастерство и хореографию. Точёные важные походки всегда выдавали студийцев. Спектаклей было немного, но каких! Помню, как на генеральной репетиции «Валентин и Валентина» я от переживаний искусала рукав кофты до дыр, и сложно было объяснить это маме. А «Ночь после выпуска»…В главной роли играл Сашка Мацнев, он тогда уже закончил школу и казался совсем взрослым, и  всё что он делал на сцене выглядело жизненным, взаправдашным, каждый его жест был настоящим, но сколько стояло за этим работы. 

Я тогда училась в пятом классе музыкальной школы, и баловство сочинёнными пьесками доставляло мне массу удовольствия. Нотный караван верблюдов переваливал через пустыню тяжёлых минорных аккордов и только где-то на окраине пьесы появлялся оазисный мажор. Стаккато дождика я рисовала стишками из «Мурзилки», и даже стихи по литературе учила под сочинённые мотивы – легче запоминались. Предложение Ташки – написать музыку к пьесе стало для меня честью. На слова «…а я дикая, дикая, дикая, Весь мой нрав в этом слове простом, Я иду, независимо двигая, независимо диким хвостом. Мяу!» – музыка легла, как помадка из сгущенного какао. И ещё пара песен к спектаклю родились без напряжения. Песни  одобрили, и их исполняла старшеклассница. А у меня тогда, странно, но это не вызвало никаких чувств: попросили – сделала. И только в девяностых, перед отъездом на свою историческую родину, Наталья Абрамовна повторила со студентами колледжа культуры спектакль по Киплингу, и какой-то особой гордостью для меня было обозначение в афише моей папиной фамилии напротив слова «композитор» - С. Томилова.

Ах, папка, это ты учил нас слышать жизнь в звуках. Зимние воскресные посиделки в кругу семьи заполняли меня и сестёр песнями и музыкой, и под знаком «Мажор» тянулись мои счастливые детские недели, складывающиеся в годы. Но после окончания музыкальной школы я напрочь отказалась поступать в музыкальное училище, подозревая, что не смогу жить в окружении музыкальных штампов. А стать композитором девочке из «деревни» – это оставалось вне понимания: где учат на композиторов,  я не знала. Но ещё одно «но» не давало определиться: я была неравнодушна к Слову. Я мучила учителей своим представлением о сути слов, выковыривая этимологические корни и рифмуя звуковые слоги типа «настом – пластырь», или «кромки – ломких». Было мне лет восемь, когда мы с подружками создали свой театр. Переложенный мною сюжет сказки «Морозко» в стихи я «навязала» своим соклассницам, и мы пошли по квартирам родителей нашего детского театра – показывать наше достояние. Костюмы из старого тюля и марли от новогодних представлений были не единственным оформлением спектакля, в каждой квартире мы городили из стульев декорации, натягивали простыни и начинали сказку с торжественного зажжения свечи. А перед девятым мая у нас случился застой в репертуаре. У самой ничего не получалось и я нашла небольшую пьеску в старом журнале «Нива». Пьеска была с использованием немецкой атрибутики и свастики, но смысл её был вполне приличным. Александра Кусаиновна, застав нас за вырезанием оформительских знаков, потребовала всё немедленно уничтожить. Нас выставили на педсовете, выговаривая нам – проглотившим языки – «что такое хорошо и что такое плохо».

Неожиданно, но как всегда по расписанию, за последними днями мая пришло лето. Больше не хотелось играть в театр. Мы придумали свой штаб помощи двоечникам, решив, что двоечники получают двойки, потому что просто видят мир по-другому, а их никто не понимает. Но попытка вызвать на откровенный разговор одного из наших объектов внимания убедила, что мы глубоко заблуждались. Пришлось оставить и это. Потом меня избрали в совет дружины школы, и жизнь пошла по сценарию, написанному уже не мной, а кем-то взрослым. Меня таскали по всяческим встречам, надевали огромные банты, вталкивали в руки тексты, которые я должна была читать с выражением. И я начала ненавидеть взрослых, придумывающих жизнь, расписавших всё наперёд и часто улыбающихся там где не надо. На заседаниях горкомов во время слушания нудных докладов по бумажкам я любила наблюдать за засыпающими в президиуме. И, однажды, сидя рядом с задремавшим, я прошептала ему, что ему задают вопрос. Он подскочил, повернул голову к докладчику, и какое-то мгновение стоял, покачиваясь. Через доли секунд зал разразился смехом. Это стало хорошей разрядкой для всех, но я была удостоена уничтожающего взгляда, слава богу, этим и обошлось.

Годы теперь наполнились заседаниями, докладами, и только в перерывах между ними - музыкальная школа и театральная студия.

Учителя не сомневались – я пойду в педагогический.

…А после института я вернулась в родную школу. Ничего по отношению ко мне не изменилось за пять лет учёбы, только одно теребило -  теперь звали по отчеству. К первому уроку я готовилась очень долго, объявив карантинный режим всем домочадцам. Мне казалось, что теперь только мир наполнился настоящей жизнью. Меня назвали учителем, но это звание я должна была ещё заслужить.

                                                                                                              -Читать дальше -